Насколько можно судить, возглас, определенный жест руками и простирание ниц – минимальная форма приветствия и умилостивления божества в Египте. Она упоминается уже в «Текстах Пирамид», но и в последующие эпохи имеет продолжение в образе таинственного языка павианов, приветствующих рождение солнечного бога своими криками и плясками. Краткие цитаты текстов (опять же в «Текстах Пирамид»), предположительно произносившихся перед божеством, лишь провозглашают красоту и благость бога, в сущности, приводя его в необходимое настроение для осуществления сакральной коммуникации. «Созерцание красоты бога» простолюдинами становится возможным с распространением религиозных процессий, которые создают контекст для проявления личного благочестия в текстах, свидетельствующих перед всем миром о благом вмешательстве бога в частную жизнь простого смертного. По замечанию Я. Ассмана, феномен личного благочестия явился закономерным итогом развития как гимнической традиции, исследовавшей многообразие проявлений божественной воли в мире, так и религиозных потрясений эпохи Амарны. Однако зерно подобных текстов, отражающих связь повседневной жизни человека с божеством и стремлением умилостивить его своим поведением, можно найти уже в гробничных автобиографиях эпохи Древнего царства. Это исследование сопоставляет свидетельства о поклонении божеству разной степени пространности с целью разделить синхронные (варьирование объема, характерное для текстуализации мифологических мотивов) и диахронные (развитие теологической мысли, формирование новых текстопорождающих моделей) механизмы разворачивания текстов сакральной коммуникации.

   В настоящее время считается, что протояпонский этнос сложился на Островах в период Яёи (II в. до н. э. – IV в. н. э.). Это время многочисленных миграций с Корейского полуострова, когда на Острова в несколько этапов хлынули потоки переселенцев, которые принесли с собой технику заливного рисоводства, производство бронзы и железа, шелкоткачество, тогда же были заимствованы главные ритуальные символы власти – зеркало и меч и многие другие новшества. Мощные миграции с соседнего полуострова по разным военно-политичеcким причинам продолжились в следующий период – с конца III в. по VI в. н. э., в период курганов Кофун, еще именуемый Ямато. Примерно на V–VI вв. приходится появление китайской письменности, разных течений китайской философии и буддизма и становление древнего японского государства. Соответственно, при составлении двух первых мифолетописных сводов (VIII в.) в их основу были положены прежде всего и по преимуществу предания, принадлежащие правящему роду и близким к нему родам, часто материкового происхождения, по-видимому, привезенные в виде записей. Многие материковые мифологические сюжеты и мотивы таким образом попали на Острова в числе других культурных явлений и изобретений; некоторые из них остались в малоизмененном виде, другие смешались с местными архаическими мотивами, которые, в свою очередь, вероятно, восходили к еще более древним миграциям c материка. В настоящей работе предполагается восстановить типологические связи между нарративами ряда японских памятников, повествующих о правительнице-шаманке Дзингӯ и ее сыне, императоре Ōдзин, и некоторыми фольклорными мотивами материковой Восточной Азии, связанными с концепциями чудесного рождения. Помимо этого, мы собираемся также затронуть тему чудесной черепахи в японской мифологии и фольклоре.

   В древних и средневековых памятниках, написанных на китайском классическом языке, встречаются упоминания о «стране гуев» (Гуй го), удаленной на значительное расстояние от изученных обитаемых мест, но расположенной не на небесах, под землей или под водой, а в горизонтальной проекции. Немногочисленные средневековые свидетельства о путешествиях в Гуй го заметно отличаются от современных им рассказов о посещении потустороннего мира. Вместе с тем есть несколько описаний обитателей «страны гуев», которые ведут себя как демонические существа. Один из этих текстов – рассказ «Купец из Цинчжоу» из «Цзи шэнь лу», сборника X в., – построен на презумпции того, что посещение Гуй го живым человеком пагубно для местных жителей. Действия обитателей Гуй го, которые обращаются к колдуну для изгнания невидимого для них героя из своей среды, аналогичны мерам, которые предпринимали для изгнания бродячей души умершего. Нарратив «Купца из Цинчжоу» строится вокруг мотива, в каталоге Ю. Е. Березкина обозначенного как «Духи не видят живых» (I56). В статье будут приведены доводы в пользу того, что сюжет этого рассказа мог сложиться под влиянием тюркских или тунгусо-маньчжурских фольклорных традиций. Он был приспособлен к китайской мифологической картине мира с помощью переосмысления мертвых как демонов и использования китайской натурфилософской терминологии. Кроме того, нарратив обогатили описанием обряда изгнания болезнетворных демонов с помощью кормления.