Рефлексия о новелле в Италии XVI в. проходит две стадии. В первой половине века новеллистика, образцом которой оставался «Декамерон», трактовалась либо как модель стиля (П. Бембо), либо как явление литературного быта (Б. Кастильоне), либо наставление в любви (Л.А. Ридольфи). Заданная Боккаччо форма сборника служила полем для литературных и издательских экспериментов. В 1570-х гг., наряду с нормативизацией «Декамерона» в духе Тридентского собора, предпринимаются попытки сформулировать жанровый канон новеллы исходя из положений «Поэтики» Аристотеля, переведенной на народный язык (1549). В трактатах Ф. Сансовино, Дж. Баргальи и особенно Ф. Бончани новелла впервые обретает черты литературного жанра и собственную поэтику. Сансовино понимает новеллу как «басню», скрывающую в себе нравственные истины, и следует ренессансной традиции подражания образцу. Баргальи описывает ее как устную «игру», форму изысканного досуга, целиком подчиняя ее поэтику удовольствию слушателей. У Бончани новеллистика в целом (а не только Боккаччо) впервые вписывается в высокую литературную традицию, восходящую к античным корням.

Как принято считать, предание о Тристане и Изольде имеет кельтское происхождение, в первую очередь это касается трактовки магистральной линии легенды: рассказа о любви героев, возникшей в результате неверного использования магического средства. Этот сюжетный квант превращает повесть о любовном треугольнике в рассказ о подчинении року. В качестве главного источника принято называть ирландские предания «Преследование Диармайда и Грайнне» и «Изгнание сыновей Уснеха». Оба текста, дошедшие до нас как в письменных фиксациях, так и в фольклорных редакциях, объединяет тема любви невесты короля к его дружиннику и их бегства. В качестве каузативной детали, являющейся отправной точкой развития сюжета, в «Изгнании» выступает триада «красный – белый – черный» как тест сексуальной привлекательности (имеет многочисленные фольклорные параллели). В «Преследовании» мотив трех цветов исполняет уже функции орнаментальные. В фольклорных версиях каузативные функции передаются «любовной родинке» Диармайда. В фольклорной традиции существует несколько версий об обретении героем магического атрибута. В предании о Тристане данную сюжетную функцию исполняет любовный напиток. Во всех вариантах сюжета присутствует сакральный субъект, инициирующий активность героини. Архетипическая сюжетная схема остается неизменной, но претерпевает некоторые коррективы. В ирландских легендах невеста короля вначале испытывает «роковую страсть» (первый такт) и уже потом при помощи вербальной магии (в плане выражения варьирующей в разных редакциях) склоняет возлюбленного к бегству (второй такт). В легенде о Тристане зарождение любви и бегство объединяются в один сюжетный ход, но многотактовая структура остается: сакральный субъект распадается на два реальных персонажа (один готовит волшебное средство, другой подает его как бы ошибочно).

Особого внимания заслуживают современные «прочтения» легенды. В рассказе Т. Манна «Тристан» запретная любовь возникает в результате совместного прослушивания оперы Вагнера, в романе польской писательницы М. Кунцевич «Тристан 1946» эту же функцию выполняет симфония Франка. Проанализированный материал позволяет начертить единую сюжетную схему локального фрагмента с функционально маркированной для нарративного синтаксиса «деталью», имеющей самостоятельную ценность в другом сюжетном окружении.

Эпическое сказание о Сиде возникло и развивалось в течение XII–XVI вв. и дошло до нас в самых разных формах: в эпосе, хрониках и романсах. Одним из ключевых вопросов при его исследовании остается проблема устного или письменного генезиса того или иного фрагмента биографии героя. Образ Сида в долгой истории сказаний претерпел различные трансформации; самый резкий переход произошел в процессе добавления к «Песни о моем Сиде» истории юношеских подвигов Родриго, которая станет главной темой поздних поэм, историзованных биографий героя и романсов: начало героической биографии Сида начинает связывать с его службой королю Фернандо I, а сам герой начинает проявлять мятежные качества по отношению к его сыновьям (данные им советы и действия чаще всего вызывают недовольство правителей). Этот фрагмент сказания изложен в «Истории Испании» (имеется в виду ее versión crítica, сохранившаяся под названием «Crónica de veinte reyes», XIII в.) и не сохранился в поэтическом виде, а, соответственно, определение его источника возможно лишь методом реконструкции. Попытка реконструкции эпической песни о разделе Испании и осаде Саморы предпринята с точки зрения законов эпического сюжетосложения.

Текст «Такэтори-моногатари», по-видимому, сложился в конце IX – начале X в., однако сохранился лишь список XIV в., и в нем обнаруживается множество смысловых и жанровых слоев – от мифа о рождении ребенка из бамбука до поэтических состязаний в составлении танка в духе придворной повести моногатари. В статье приводятся сведения о переводах «Такэтори-моногатари» на европейские языки, осуществлявшихся с конца XIX в. В России это единственное произведение японской литературы, которое переводилось как минимум четыре раза. История повести в России включает не только переводы, но и, неожиданно, даже балет. В статье описываются этапы адаптации повести в России, характеризующие разные типы стратегий перевода.

Самый первый перевод повести опубликован еще в 1899 г. в журнале «Нива» под названием «Принцесса Лучезарная» и является, по-видимому, переводом с одного из западных языков, так же как и последующее издание 1915 г. «Дочь Луны. Японское сказание» (журнал «Мир приключений»). История профессиональных переводов с японского языка начинается примечательным переложением А.А. Холодовича 1935 г., выполненным в сказовой манере русского фольклора. Последний и пока непревзойденный образец перевода принадлежит Вере Марковой, предложившей в 1962 г. не только современный по духу литературный перевод, но и эксперимент по воспроизведению в русском стихе некоторых специфически японских поэтических приемов.

История народной песни «Лучинушка» («Лучина, лучина березовая») в XIX–XX вв. является фактически историей ее актуализации. В собственно народной среде песня сохраняется в женском репертуаре, и все изменения вызываются лишь реалиями нового времени. На эстраде песня переходит из женского репертуара в мужской, а из семейно-бытовой превращается в медитативно-лирическую (жанр, неизвестный народной песне). Параллельно формируются песенные тексты, которые компенсируют этот переход (например, песня «Ночь темна-темнехонька»). Эта история показывает, что при актуализации культурного наследия народа практически невозможно сохранить народный взгляд на мир, и поэтому любая актуализация культурного наследия оказывается, по сути, кичевым ответом на запрос современности. Процессы, которые мы обнаруживаем в истории песни «Лучина, лучинушка березовая», легко наблюдаются и в истории актуализации любых других явлений традиционной культуры, в том числе и прикладных. Осознание этого процесса не должно остановить движение по усвоению и пропаганде народного наследия. Но не следует и обманывать себя на предмет адекватности форм этого усвоения и пропаганды в собственно народной культуре. Только ясное и полное осознание того, что любое усвоение народной культуры оказывается по сути невольным искажением ее, может привести к продуктивным результатам актуализаторской деятельности.

Данная статья предлагает изучение питейных заведений на улице Рубинштейна как части городской культуры Санкт-Петербурга. В работе утверждается, что процесс времяпрепровождения в питейных заведениях входит в современную культуру города. Авторами статьи было проведено исследование символической интерпретации алкогольных практик на примере улицы Рубинштейна в Санкт-Петербурге. В рамках исследования эта улица рассматривается как культурный образец, некий культурный пласт, обладающий своими правилами, структурой, специфическими элементами и особой атмосферой.

Основные цели данной работы: описать и объяснить феномен становления известности улицы Рубинштейна; определить факторы, которые влияют на популярность улицы среди местных жителей и гостей города; изучить структуру и отличительные черты улицы; провести символическую интерпретацию алкогольных практик на улице Рубинштейна. В качестве теоретического основания исследования были использованы теория демонстративного потребления Т. Веблена, а также концепция смеховой культуры М. Бахтина. Для проведения исследования были использованы методы включенного наблюдения и фотонаблюдения. Также были проведены экспертные интервью с работниками улицы и некоторыми постоянными ее посетителями. Кроме этого, в рамках данной темы был проведен контентанализ социальных сетей. Все полученные в результате проведенного анализа данные представлены в данной статье и распределены по тематическим блокам.

В статье описывается ритуал вызывания духа умершего мальчика на Мадагаскаре, на котором волею случая довелось побывать автору. За несколько дней до церемонии автор познакомилась с семьей Аник, двоюродная сестра которой Зара являлась посредником между миром живых людей и духом умершего около ста лет назад мальчика. Дается описание подготовительной части церемонии, в течение которой происходит подготовка медиума, со штрихами сопутствующего ей окружения; основной части с вопросами духу и заключительной.

Комментарий к рассказу о вызывании духа погибшего мадагаскарского мальчика имеет целью прояснить и уточнить значение некоторых характерных граней островных традиционных культур западно-экваториальной части Индийского океана. В фокусе научного интереса (как и в основе исходного мадагаскарского сюжета) находятся аутентичные особенности актуальных демонологических практик акватории, которой принадлежат в том числе Сейшельские острова – место многолетних полевых исследований автора комментария.

Данные полевой работы, позволившей отчетливее обозначить малоисследованные черты живых традиций региона, свидетельствуют о наличии глубинных связей традиционной жизни сейшельского локуса с культурой Мадагаскара. Осмысление содержания мадагаскарского сюжета в сопоставлении со смыслами креольской культуры Сейшельских островов позволяет говорить как о типологических, так и об эндемичных свойствах обеих традиций, а также приоткрывает возможность объемного видения культурных взаимовлияний на просторах океана в целом.

Целью работы является презентация коллекции фольклорно-этнографических записей, сделанных в 1935–1936 гг. от русского населения села Серегово (Княжпогостcкий район Республики Коми). Появление этого населенного пункта связано с организацией в конце XVI в. на реке Вымь соляного промысла и притоком на эту территорию переселенцев из разных местностей России. Материалы рассматриваются по жанровому признаку; отмечены некоторые черты поэтики, функционирования и бытового назначения фольклорных произведений. Сопоставление текстов с записями из локальных традиций Русского Севера показывает близость (стилевую, функциональную) местных материалов к севернорусским. С другой стороны, названия ландшафтных объектов, прозвища жителей, реализация тем, связанных с соляным месторождением и солеваренным промыслом, свидетельствуют о местном происхождении представляемых в работе текстов, некоторые из них публикуются. Проведено сопоставление архивных записей с экспедиционными материалами 2014 г., зафиксированными сотрудниками сектора фольклора ИЯЛИ. На отдельных примерах показано, что фольклорно-этнографические материалы 1930-х гг. могут использоваться для уточнения местного репертуара, анализа состояния локальной традиции конца XIX – первой трети XX в., оценки ее динамики.

Здравствуйте! Я – Анна Валерьевна Рафаева, родилась и живу в Москве. Закончила МИЭМ (Московский институт электронного машиностроения, сейчас он как-то по-другому называется) по специальности «прикладная математика». Что это значит, не знаю; я сама предпочитаю думать, что это другое название для программиста. После института три года сидела дома с сынулей; потом ребенок пошел в детский сад, а я в аспирантуру на теорию литературы. В аспирантуре занялась изучением волшебных сказок; занимаюсь ими и сейчас…