Статья посвящена рассмотрению подходов к анализу мифа в Египте эпохи Древнего царства. Последние исследования, посвященные «Текстам Пирамид», практически не используют эту категорию. Учитывая, что этот корпус религиозных текстов является важнейшим источником для любых дискуссий о мифе в эту эпоху, такие исследовательские стратегии могут рассматриваться как практическое воплощение тезиса Я. Ассмана об отсутствии мифа в Египте до эпохи Среднего царства. В данной статье основные положения работы Я. Ассмана сопоставляются с современными ей исследованиями Е.М. Мелетинского. Бегло упомянутая Е.М. Мелетинским категория «классического мифа» помогает прояснить суть затруднений, возникающих у египтологов, поскольку отсутствие нарративной организации и этиологической функции в ранних египетских текстах и приводит исследователей к отрицанию существования мифа и поиску иных категорий. Эти проблемы удачно разрешаются в подходе, развиваемом К. Гёбс, предлагающей перспективную модель для описания египетской мифологии и ритуальной практики не только в Древнем царстве, но и в диахронной перспективе.

Средневековый бестиарий рассматривается в статье как нарративный текст, в котором функцию мотивов выполняют действия животного. Эти повествовательные мотивы могут складываться в микросюжет, который толкуется повествователем, обозначающим свое понимание событий. При всем сходстве своих микросюжетов бестиарии обнаруживают значительную повествовательную вариативность, которая становится заметной именно в совокупности текстов, рассказывающих об одном и том же животном. Нарративные вариации в бестиарии можно разделить на три типа: вариации в выборе типичных действий («свойств») животного; вариации в толковании этих действий; вариации в самом акте повествования, которые проявляются, прежде всего, в степени подробности, с какой автор излагает бестиарные события. Морально-религиозное толкование свойств животного, воспринимаемое современным читателем как неуместная вставка, для средневекового читателя выполняло функцию нарративной развязки, порой совершенно неожиданной.

Статья посвящена двум мотивам, связанным с экзорцизмом в русской средневековой агиографии: насилию над демоном и расспросам духа. Эти мотивы связаны с тремя сюжетными схемами, которые часто встречаются в христианской литературе: насилию может подвергаться либо демон, явившийся человеку в видении, либо бес, контакт с которым происходит наяву (избиение демона в «собственной» личине), либо дух, вошедший в чужое тело. Последняя ситуация имеет аналоги в ритуалах, практикуемых в разных христианских сообществах: избиение одержимого, реальное или символическое, – распространенная практика экзорцизма, которая коррелирует с рассказами об избиении демонов святыми. Расспрашивание духа, который говорит устами бесноватого, также известный ход, применяемый в различных ритуалах изгнания и получавший обоснование во многих текстах. В работе обе практики анализируются на основе русских переводных мартириев (Марины/Маргариты Антиохийской, Иулиании Никидийской, Никиты Бесогона, Ипатия Гангрского и др.) и оригинальных житий. Сосуществование разных моделей экзорцизма («физического» и спиритуального) показано на примере двух автобиографических житий второй половины XVII в. – протопопа Аввакума и инока Епифания.

В статье вводится понятие интрадиегетического образа – изображения (картины, статуи, фотографии и т. д.), которое становится одним из «действующих лиц» повествовательного сюжета в произведениях литературы или кино. Со своим фикциональным окружением интрадиегетический образ вступает в силовое напряжение: адаптируясь к окружающей среде, он деформирует ее и деформируется сам – подрывает реалистическую иллюзию своей инородностью, подчеркивает контраст между двумя типами семиозиса (иконическим и символическим), развертывается в повествовательном времени (будучи изначально неподвижным), удваивает перцептивную ситуацию, ставя героев рассказа в положение внутренних зрителей. Его инаковость в повествовании обозначается эффектами рамки и сакрализующими действиями и воззрениями персонажей по отношению к нему. Для функционирования интрадиегетических образов в тексте/фильме характерны их умножение (сериализация), увеличение числа размерностей образа (плоские изображения обретают третье измерение, объемные начинают двигаться и изменяться во времени), тесная связь с человеческим телом.

В статье рассматриваются источники описания осеннего поминального обряда в Литве и Белоруссии в «Русских простонародных праздниках и суеверных обрядах» И.М. Снегирёва (1839). Выявляется, что, наряду с собственно этнографическими и историческими текстами, а также словарями славянских языков, Снегирёв использовал вторую часть драмы Адама Мицкевича «Дзяды» (1823) (предисловие, поэтические рефрены и отдельные мотивы). Кроме того, «Дзяды» Мицкевича послужили источником для других этнографических трудов, например, для статьи А.О. Мухлинского 1830 г. об обрядах в Новогрудском повете, которую Снегирёв также использовал. В свою очередь, Мицкевич отобразил в драме как личные этнографические впечатления, почерпнутые в детстве и юности, так и образы кабинетной «национальной мифологии», отраженные книжными источниками. При этом если Мицкевич сочетает мотивы и формулы, отсылающие к различным фольклорно-мифологическим дискурсам (с одной стороны, элементы реального обряда, направленного на коммуникацию с душами предков, с другой – формулы и мотивы быличек о «нечистых» покойниках), то Снегирёв идет еще дальше и совмещает эти разноплановые элементы в рамках одного «фольклорного» текста (обращения к вызываемым душам).

Проведенный текстологический анализ позволяет выяснить пути заимствования и механизмы компиляции, поднимая проблемы, с одной стороны, восприятия источников авторами, стоявшими у истоков славянской этнографии, и специфики цитирования (что превращает изначальный авторский текст в подобие «общего» фольклористического знания), с другой – понимания литературной компиляции как метода передачи информации, когда исходный текст трансформируется, дабы быть приближенным к национальной традиции.

В статье описаны случаи миграции фольклорных реминисценций и стилизаций из авторского художественного текста в этнографическую и краеведческую литературу, энциклопедии и словари. Показаны типичные «маршруты» таких миграций, зависящие от жанровой принадлежности реминисценции и характера стилизации. Так, малые жанры фольклора, обработанные писателем для решения своих художественных задач, становятся материалом для фольклористических штудий, попадая в разнообразные сборники, энциклопедии и словари. Авторские «предания» мигрируют более длинным путем. Через краеведческую литературу, СМИ и экскурсионный контент они сначала становятся частью коллективного локального знания, а потом – материалом для фольклористов и городских антропологов. А вот фрагменты художественного текста, стилизованные под этнографический очерк, порой напрямую используются этнографами в качестве аутентичного материала либо цитируются авторами учебной литературы по народной культуре. В этом отношении восприятие этнографического романа представляет особый случай когнитивной путаницы в разграничении вымышленного и документального. А потому этот жанр является неисчерпаемым источником псевдофольклорных материалов для этнографов и краеведов.

Статья построена на материалах исследования сохранившихся документальных свидетельств о работе Всесоюзной комиссии по народному музыкальному творчеству Союза композиторов СССР (ВКНМТ СК СССР) за 1972–1979 гг. – период интенсивной работы Комиссии в области становления и институционализации одного из важных проектов «Фольклор на экране», руководителем которого был Э.Е. Алексеев, куратором – Е.С. Новик. «Информационные письма (1972–1979)» – единственное системное документальное свидетельство, позволяющее не только хронологически выстроить событийный ряд, но и понять, какими масштабными были научный и творческий потенциал Комиссии, сколько креативного начала было вложено в ее работу. Существенную роль играли надежный административный и небольшой, но стабильный финансовый ресурсы, позволяющие избегать зависимости от нежелательного давления и сомнительных указаний.

Подготовка каждого выпуска «Информационных писем» было делом сотрудников аппарата. Тогда казалось, что это лишь формальная скучная обязанность, на которую не хотелось тратить время. Получилось так, что мы во многом бестолково и без особого «горения» «фиксировали нашу историю». Но дальнейшие события в стране привели к тому, что казавшийся ненужным архивный источник обрел большую научную и культурную ценность.

Статья посвящена полемике В.Я. Проппа и К. Леви-Стросса о книге Проппа «Морфология сказки». Пропп видит в рецензии Леви-Стросса на свою книгу проявление агрессии. В настоящей статье рассматриваются лингвистические, идеологические и культурные причины конфликта между двумя учеными. Пропп читает статью Леви-Стросса в оригинале и при этом некорректно понимает некоторые французские выражения. Леви-Стросс говорит о формализме Проппа как о принадлежности к определенной научной школе, Пропп же воспринимает чисто методологическую аргументацию Леви-Стросса в идеологическом ключе, и она начинает казаться ему почти политическим доносом. Кроме того, оба ученых незнакомы с другими работами друг друга и имеют превратное представление о научных интересах друг друга. Виной тому научная изоляция, в которой в 1950-е годы живет советский филолог. В итоге в обычной рецензии, в меру полемической и вполне благожелательной, Пропп видит вызов на дуэль и выстраивает свою ответную статью как ответный выпад.